[indent]Теперь запомнил? Из пяти людей трое должны заплатить по счетам.
[indent]А теперь?
[indent]А теперь?
[indent]До сих пор единственным голосом, который он помнил, был её голос. Единственная мысль, которая могла владеть его сознанием – её мысль. Он настолько к этому привык, что начал считать своей. Точнее, у чудовища не было таких сложных конструкций, оно получило установку, заставляющую его двигаться, и отправилось в поисках добычи. Несмотря на его одержимость Марой, его безумие – оно представляло собой лишь хаотичное месиво, как у животного, даже хуже. Животные по крайней мере знает, чего хочет. Есть или размножатся, драться за территорию или отдыхать. Ему этого не оставили. Он же был не в состоянии даже осознавать свои перемещения и понимать, ради чего их совершает. Он с таким же успехом мог надолго доставать на месте и смотреть пустым взором куда придётся, не пытаюсь ничего разглядеть, попросту теряясь во времени и пространстве. Любые попытки его схватить, сковать, запереть – даже не временные неудобства, ему было бы абсолютно безразлично, вот только они мешали ему следовать её воле. Мешали исполнить предназначение. Поэтому он избавлялся от помех.
[indent]И, хотя его целью назвали только троих, монстр совершенно не считался со всем сопутствующим ущербом и случайными жертвами. Он даже не обращал на подобные вещи внимания, для него это было неважно. Он не запоминал лиц и имён тех, кого растерзал, всё сливалось в вереницу ничего не значащих событий, и он не помнил, где был и чем занимался. Он не помнил, как у него получалось добраться с одной планеты на другую, как удавалось обнаружить вожделенную добычу раз за разом. Он просто это делал. Ничему не удивляясь, не сомневаясь, не будучи в силах, да и не испытывая никакого желания останавливать себя.
[indent]Ни одного собственного стремления или мечты. Ни одной собственной цели. Чужая месть стала его местью. Больше ничто не имело значения, ни сколько раз он сам умрёт на этом пути, ни как много крови прольёт, ни сколько неудач потерпит. Если в конечном счёте ему удастся исполнить приказ, это всё, что ему было нужно. Никаких угрызений совести, для них нужно обладать такими сложными вещами, как мораль, а для неё – самоопределением. Он даже не существовал отдельно от полученного приказа. Всё равно как если бы она оживила меч и заставила его искать указанный объект. Меч может пройти сквозь все препятствия, сквозь стены и живых существ, не обратив на это внимания, ведь он не обладает ни разумом, ни печалью, ни гордостью, ни жалостью. Пустой равнодушный инструмент, ценность которого определяется полезностью, а полезность - тем, насколько хорошо он служит необходимости.
[indent]Впервые с того давнего дня, как его казнили, он открыл глаза, и они потеряли ядовитый оттенок Мары. Он смотрел как потерянный ребёнок, брошенный в таком раннем возрасте, что его даже не научили говорить. Беззащитный и беспомощный, совершенно одинокий и не имеющий ни малейшего представления об окружающем мире. Он смотрел вокруг и ничего не узнавал. И, даже если бы он сейчас увидел самого себя, то не понял бы, кто этот человек. Прежде он даже не интересовался, как именно выглядит его оболочка
[indent]Что это за место? Кто она такая? Кто он такой? Его губы приоткрылись, выбирая вопрос, но вместо всего этого он произнёс только одно слово:
[indent]- Помоги…
[indent]Вслед за этим словом зацепилось другое, что-то более глубокое, чем обычная человеческая память, едва слышно шепнуло ему, что нужно это тоже сказать:
[indent]- Пожалуйста.
[indent]Сколько бы несчастных людей в своей жизни ни встречала эта женщина, вряд ли ей доводилось слышать от кого-то настолько глубокое отчаяние и настолько безнадёжную мольбу.

Если бы Инсин мог показать, насколько он зол, у него бы из ушей и ноздрей дым повалил — так на картинках рисуют разъярённых при виде красной тряпки быков. И, хотя позориться, выдавая бессильную ярость перед Цзинь Юанем, протестовало всё его нутро — ему не удалось сдержаться. Кровь ударила в голову, и в такие минуты он совершенно переставал думать. «Хотя разве он в принципе задумывается о своих поступках и их последствиях?» — саркастично поинтересовались бы некоторые, кого выходки Инсина уже успели довести до белого каления и непонимания, как он до своих лет сумел дожить.
— Ну ты и неуч! — наконец выдохнул Инсин, решив начать именно с этого. Кажется, ему удалось найти ошибку в словах этого самоуверенного негодяя. – Или просто дурак? Тебя слишком часто по голове на тренировках били? Для мышечной массы нужно есть мясо, рыбу и овощи. Сладкое – это не мышечная, а жировая масса! И что означают твои слова?! Ты что, не уважаешь Верховного Старейшину?! — по искреннему трепету в его голосе легко можно было заключить, что Инсин не просто уважает Дань Фэна, а боготворит его. Даже дети, отрицающие все авторитеты, те, кто всегда себе на уме и поступает как захочет, порой выбирают какого-то кумира, идеал, на который смотрят широко распахнутыми глазами, тянутся к нему, стремятся соответствовать.
То, что Дань Фэн, как выяснилось опытным путём, оказался единственным, кому всегда удавалось его остановить, успокоить, даже воззвать к совести, в существовании которой все остальные вполне закономерно, учитывая поведение мальчишки, сомневались, успели уже уяснить буквально все, кто хоть немного знал Инсина. Такое трудно не заметить, особенно на контрасте с тем, как он общался со всеми остальными.
Он бегом бросился вперёд и не только догнал, но и обогнал Цзинь Юаня, повернувшись спиной вперёд и шагая задом.
— Такое оскорбление можно смыть только кровью. Сразись со мной! Если победишь, я соглашусь, что на сегодня ты главный. Если нет, то главным буду я, а ты сделаешь всё, что я захочу. А ещё ты скажешь, что... ай! Уаааа!
Увлёкшись, он не заметил, что подошёл к краю лестницы — и, оступившись, скатился кубарем по ступенькам. Когда мир перестал кружиться, а голова раскалываться — пятая точка, которой он здорово ушибся, болеть не перестала, — Инсин злобно уставился на Цзинь Юаня снизу вверх. Буквально снизу вверх, учитывая разделявшее их теперь расстояние. Так, словно именно тот был виноват в его падении и всех остальных бедах, от простуды до гибели родной планеты.
— Больно! — пожаловался он. — Какой же ты старший после этого!
Инсин не вставал на ноги, морщась и потирая основание спины, всем рассерженным и одновременно несчастным видом давая понять, что травмирован. Оставалось непонятно, правда ли дело обстояло так, или же он мастерски правдоподобно симулировал, чтобы уязвить Цзинь Юаня и заставить того поухаживать за ним, ведь иначе все решат, будто он плохо исполняет обязанности и позволил ребёнку так ужасно упасть. Или... учитывая, в каком настроении они шли по улице, и напряжённость их отношений вполне могла быть заметна даже прохожим со стороны, некоторые предположили бы, что Цзинь Юань его столкнул, подросткам же свойственно мелкое рукоприкладство в конфликтах. Может, такого результата и не хотел, но что-то не рассчитал, и более хрупкий ребёнок сорвался вниз.
На самом-то деле это и впрямь было опасно — так и шею свернуть недолго. И, хотя медицина Лофу заслуживала всяческих похвал, Инсин рисковал сломать себе что-то надолго и на месяцы лишиться возможности продолжать обучение и работу в кузнице. Там и полностью-то здоровые не всегда справлялись.